Великий режиссёр и реформатор театра Константин Сергеевич Станиславский завещал – «любите не себя в искусстве, а искусство в себе». Представляется, что иногда Одесса принимала эту фразу как абсолютную истину.

Возможно, это и вправду была эпидемия. А может, это казалось мне с высоты семнадцати лет. Мне казалось, что к середине семидесятых все были одержимы желанием стать актёрами. По возможности, знаменитыми. Уж больно привлекательна была свободная эта профессия во времена несвободы. И слишком заманчива была возможность прожить целую кучу разных жизней в течение одной. Мои одноклассники, пожалуй, не подпали под влияние театрального вируса. Их не ранили слова эпилога одной из шекспировских пьес: «Спектакль окончен. Я уж не король. Я лишь бедняк, игравший эту роль». Меня же они поймали на крючок, всерьёз и надолго. Может быть, именно благодаря шекспировской цитате пришлось пуститься на поиски. И выяснить, что мир вовсе не заключён в тесные рамки 10-А класса средней школы №3. И что помимо в большинстве своём неромантичных моих однокашников есть в Одессе люди, думающие, а главное, чувствующие точь-в-точь, как я.

Одесса семидесятых прошлого века, может, и не слишком изобиловала драмкружками, именуемыми тогда «самодеятельностью», но очаги любительского театра притягивали как магнит. Они манили возможностью выхода в большой, настоящий театр. Они дарили иллюзию иного, насыщенного, творческого, нескучного мира. Виной тому, наверное, был пример актёрского курса Одесского театрального училища, набранного Матвеем Ошеровским. Выпускники его взошли на подмостки прославленной тогда одесской оперетты и почти мгновенно стали звездами – Жадушкина, Гольдат, Барда-Скляренко… А может быть, виновата была неожиданная внутренняя свобода «театралов», и, конечно же, ореол всесоюзной славы, который осиял Одессу с момента выхода на подмостки одесских команд КВН. И романтические устремления шестидесятых. Я их застала, увы, на излёте.

Это красиво сейчас звучит – «Я их застала на излёте…». Ничегошеньки ни про романтические шестидесятые, ни про структуру одесских любительских театров тогда, в середине семидесятых я не понимала. Я была очень одинокой и мало информированной девочкой из хорошей семьи инженеров-производственников, наивных и законопослушных, но когда-то вдохнувших легендарный «запах кулис» и с тех пор сохранивших восторг перед сценой и театром. Мама совсем чуть-чуть не стала актрисой филармонии. Просто не поверила в такую возможность. Оробела и не пошла на окончательное прослушивание.

Дети повторяют пути родителей. В Москве в театральный не приняли. «Иди в самодеятельность», – неустанно твердила мама. «Иди в самодеятельность», – повторяла её подруга по драмкружку, звезда аматорского театра, Аня Хилькевич. «Иди и поймёшь, есть у тебя актёрское дарование, или нет» – долбили они неустанно упрямой как осёл и неустроенной девчонке. Ну, и я пошла. На конкурс, объявленный в театр при Одесском канатном заводе. Мне тогда ещё дорогу перешла чёрная кошка. Слава чёрным кошкам! Чего я там читала, не помню, но вытурили меня на первом же витке приёма. Прямо, как в Щуке (театральном училище им. Щукина). Потом была студия киноактёра при Одесской киностудии. Её вёл тогда Илья Рудяк. А меня туда приняли по звонку – мама постаралась. Иначе бы не приняли ни за что. Толстая (десять лишних килограммов), неуклюжая, очень «зажатая» девочка не имела ни одного шанса на сцене. Даже если она выбирала иногда очень неожиданные стихи для прочтения. Тогда почему-то все мои ровесники вдохновенно читали: «Я сегодня – дождь…». Чьё это стихотворение – до сих пор не знаю. Но мои конкуренты были свободнее, двигались и говорили много легче, чем я. «Органист» Михаила Анчарова, мной прочитанный, произвёл впечатление. Но в студии киноактёра я не задержалась. Хотя жутко хотелось сыграть в кино. Хоть малюсенькую, хоть самую что ни на есть эпизодическую роль. Но все танцевали – а я топала. Но все пели – а я фальшивила. И мне пришлось уйти. Впрочем, я слегка смещаю события. Студия киноактёра была раньше. А театр канатного завода – потом. Затем и повторю – слава чёрным кошкам, вовремя переходящим дорогу!

Не стану врать, что в театр-студию Олега Сташкевича при Дворце студентов я попала без «блата». Никто никогда ни в какую театральную студию меня ни за что бы не принял. Зря, что ли чудесная, острая на язык дама, бабушка моей школьной подруги, Олимпиада Николаевна Коган говорила: «У Лены – коровий темперамент». Она говорила чистую правду. Но мне повезло. У Анны Моисеевны Хилькевич, соратницы мамы по театральным подмосткам, был (и слава Б-гу есть), племянник – Юрий. Актёрски очень одарённый человек, он в ту пору работал в театре Жванецкого. Который тогда ещё не был «театром Жванецкого», а был эстрадным коллективом, ищущим себя. И в состав этого коллектива, помимо Ильи Ильченко, Виктора Карцева, самого Михаила Жванецкого и Юры Хилькевича в придачу, входил и Алик Махциер. Актёр одесского ТЮЗа, поражавший воображение юных одесситок романтическим исполнением ролей.

В доме у «тети Ани», то есть у Анны Моисеевны я познакомилась с Юрой. Юра Хилькевич не погнушался дрессировать меня на предмет актёрского мастерства, читать стихи захватывавшего тогда умы Евгения Евтушенко и, заодно, свои собственные. Юра подарил мне первый в моей биографии букет цветов (эта мимоза больше десяти лет сохла на моей книжной полке). Юра провёл меня из-за кулис на первый в моей жизни «живой» концерт Ильченко, Карцева и Жванецкого, после которого у меня болели скулы от смеха. Юра познакомил меня со своим коллегой – Аликом Махциером. Совершенно мимолётно и формально – «Лена, знакомься – это Алик, Алик знакомься – это Лена». Но благодаря этому мимолётному знакомству меня приняли в студию Сташкевича.

 

«Ланской, Сташкевич и Махциер –

Подвластен им студийный мир.

Кто ж лучше всех из тройки той –

Махциер, Сташкевич иль Ланской?»

 

Елена Каракина