14 июля 1968 года ушёл из жизни Константин Георгиевич Паустовский – удивительный писатель, которого ещё при жизни называли мастером лирической прозы и последним романтиком. Умер Паустовский в Москве, прощание состоялось в Центральном Доме литераторов, а похоронен, согласно завещанию, в Тарусе на старом городском кладбище.

«Литературная газета» – официальный печатный орган Союза писателей, напечатала некролог, ряд откликов и воспоминаний, посвящённых этому печальному событию. Отклики разные по содержанию, были написаны людьми, хорошо знавшими Константина Георгиевича: его коллегами и друзьями.

Юрий Смолич, друживший с Паустовским много лет, в своем «прощальном слове» написал: «…Ушёл мой добрый друг – один из самых близких мне людей.

Ушёл дорогой друг миллионов читателей и почитателей. Наша утрата неизмерима.

На твою, дорогой Костик, могилу я шлю печаль твоей родной Украины. С тобой прощаются гранитные скалы Кошика на берегу душистой печки Рось, ниже Белой Церкви, где могилы твоих отцов и дедов и где прошли твои трудные, но весёлые детские годы.

С тобой прощаются волны, омуты и песчаные отмели твоего любимого Днепра, и рыбаки, и бакенщики от Плютов вверх и вниз по Славутичу.

С тобой прощается Киев – твои альма-матер: Первая гимназия и Университет святого Владимира, ныне носящий имя Шевченко – нашего Кобзаря, вдохновлявшего тебя на творческий труд.

С тобой прощается твоя любимая Одесса – рыбаки, огородники и биндюжники от Ланжерона до Больших Фонтанов и Люстдорфа, и редакции газет, где ты начинал свою писательскую жизнь.

…С тобой прощаются дороги украинской земли, которые ты исходил и изъездил, и бесчисленное количество людей, с которыми ты вёл душевный разговор. А разговор ты умел вести только душевный – и в живом общении с людьми, которых ты так любил, и в своих произведениях…».

Корней Чуковский считал Паустовского «одним из самых честных и совестливых представителей советской литературы». Вспоминая о Паустовском, он писал: «Своё знакомство с Константином Георгиевичем я считаю одной из величайших удач своей жизни. Всякая встреча с ним была для меня истинным счастьем. Он был великолепный рассказчик, и я завидовал себе самому, когда он принимался рассказывать мне какой-нибудь эпизод из своей биографии.

Сюжет каждого из его устных рассказов всегда был такой увлекательный, интонации такие отточенные, словесные краски были так ослепительно ярки, а самая структура рассказа была так изящна, элегантна, легка, что слушая его, я невольно жалел тех обиженных судьбою людей, кому не довелось испытать это счастье: слушать устные рассказы Паустовского.

Но, конечно, я радовался не только его искусству, его мастерству. Едва ли миллионы читателей его драгоценных книг у нас и за рубежом знали, какой это был рыцарски благородный, бескомпромиссный, прямой человек. Отзывчивость его была легендарной. Едва узнав о чьей-нибудь беде или утрате, он, забывая себя самого, готов был отдать всю свою душу страдающим…».

Спустя год после смерти Константина Паустовского свои воспоминания о нём опубликовал Виктор Некрасов. В очерке «Паустовский. Маленький портрет» Виктор Некрасов описывает своё знакомство с Паустовским и совместное пребывание во Франции: «…До поездки туда – было это в конце 1962 года – Паустовский перенёс инфаркт, и все мы несколько тревожились за него. Поехали с ним его жена с дочерью Галей. Во Франции Паустовский был впервые, языка не знал, поэтому я, во Франции всё же бывавший и по-французски немного лопотавший, мог быть ему в чём-нибудь где-нибудь полезен.

…Несмотря на преклонный возраст и перенесённую болезнь, Паустовский был неутомим. Часами бродил среди тесно прижавшихся друг к другу средневековых домов «папского» Авиньона, карабкался по извилистым, в древних булыжниках, крутым подъёмам «кардинального» Вильнёв-лез-Авиньон, скользил, но не сдавался на мокрых ступеньках полуразрушенных крепостных башен. Всё хотел видеть, ничего не пропускал и ни от кого не отставал. Никогда ничего не записывал, не фотографировал (присяжным фотографом был я), не заглядывал в путеводитель – просто наслаждался. Красотой, древностью, тишиной.

…Вдоволь находившись и насмотревшись, утомлённые и переполненные увиденным, к тому же голодные, устраивались в какой-нибудь таверне.

И вот тут-то Константин Георгиевич и начинал рассказывать. Рассказывать он умел. И вспоминать тоже умел. А о чём вспоминать – хватало. О литературе, как таковой, о том, как надо писать и как плохо, мол, пишут сейчас, в противоположность людям его положения и возраста, не говорил никогда.

Но самое интересное в рассказах Паустовского – это, безусловно, были люди. Видал он их, знаменитых и не знаменитых, за свою долгую жизнь великое множество и в каждом умел найти что-то своё, особенное. Может быть, кое-что он даже и придумывал, присочинял, но придумывал это художник, человек талантливый, поэтому получалось хорошо и интересно.

…Многие знавшие Паустовского вспоминают о нём как об интересном собеседнике – «до глубокой ночи сидели и слушали его рассказы…». По чести признаться, я таких собеседников, мастеров рассказа (обычно сработанного заранее), боюсь смертельно. Боюсь монологов, особенно в устах людей заслуженных, уважаемых, которых не перебьёшь… Константин Георгиевич не был врагом монологов (кстати, не только своих, но и чужих), но не перебивал я его не только из уважения, а просто потому, что было интересно.

Меня огорчало другое, что иногда случалось. Начнёт он, например, рассказывать, как всегда не торопясь, с милыми своими деталями:

– Как сейчас помню. Было это в Одессе. В тысяча девятьсот… девятьсот… девятьсот семнадцатом… нет, девятьсот восемнадцатом году, уже советская власть была… Сидим мы на Приморском бульваре, тогда его называли ещё по-старому Николаевским, а потом он стал Фельдмана… Сидим у памятника Пушкину – я, Бабель, Катаев…

И тут вдруг (где-нибудь в Арле, в симпатичном ресторанчике, недалеко от римской арены) жена Паустовского Татьяна Алексеевна, человек бесконечно и по-настоящему преданный и любящий Константина Георгиевича, но, очевидно, слышавшая эту историю не один раз (а я ни разу), к тому же основательно проголодавшаяся (мы с Константином Георгиевичем, кстати, тоже), перебивает:

– Костя, Костя! Да подзови же ты её, она там уже с каким-то красавчиком флиртует… Я тебе говорю, Костя…

«Костя» или я подзываем «её» (флиртовала она не более сорока секунд), на столе появляется нечто дымящееся и сверхъестественно вкусное, но нить рассказа прервана, Константин Георгиевич никнет, и я так и не узнаю, чем занимались у памятника Пушкину Бабель, Паустовский и Катаев. В этих случаях я всегда очень ему сочувствовал – со мной часто случается такое же. Начнёшь что-нибудь рассказывать «к слову», так сказать, тебя перебьют, а потом уже и не получается «к слову».

Но, когда мы бывали вдвоём, я его не перебивал – мне было интереснее слушать, чем говорить…».

Справедливости ради здесь необходимо сделать небольшое уточнение, касательно некоторых моментов, указанных в воспоминаниях Виктора Некрасова. Первое: Константин Паустовский действительно был во Франции в 1962 году вместе с группой писателей по приглашению французских литераторов. Но это была не первая поездка во Францию. Впервые он посетил Францию в 1956 году в рамках круиза вокруг Европы на теплоходе «Победа». Второе: ссылаясь на рассказ Паустовского об Одессе, Некрасов указывает даты 1917-1918 годы. Скорее всего, речь может идти о 1920-1921 годах, так как в Одессу Константин Паустовский приехал только осенью 1919 года.

Что же касается взаимоотношений Паустовского и Некрасова, то здесь хочется привести воспоминания Валерия Дружбинского: «…Константин Георгиевич необыкновенно тепло относился к Виктору Платоновичу Некрасову, был с ним очень доверителен. Вот Паустовский беседует с Некрасовым о Сталине: «Он – обыкновенный пахан, вождь в законе, и всё, что делалось в государстве, делалось по законам уголовного мира». Сказано это было в 66-м. До «Архипелага», перестройки…».

Будучи журналистом, Валерий Дружбинский работал литературным секретарём у Константина Паустовского в 1965-1966 годах, когда тот находился в Доме творчества писателей в Ялте. В некоторых своих книгах, изданных в разные годы, Дружбинский приводит воспоминания о том времени: о встречах с писателями, о взаимоотношениях в семье, о том, как работал Константин Георгиевич.

Приведу лишь небольшую часть этих воспоминаний, которые, на мой взгляд, достаточно ёмко раскрывают жизненную позицию Паустовского.

«Сидя в плетёном кресле среди беседующих обитателей Дома творчества, он доброжелательно слушал всех, смеялся, сам рассказывал множество весёлых, чисто одесских историй, но никогда, ни одного дорогого ему имени не давал в обиду. Лицо Константина Георгиевича в такие минуты становилось острым и жёстким, ветвистые жилки на висках набухали, голос делался глухим, слова тяжёлыми. Вспыльчивость порой захлестывала его. И тогда он срывался, страдал после своих срывов, а потом снова срывался и снова страдал…».

«…Как-то Эммануил Казакевич предложил Константину Георгиевичу анкету.

Вопрос: «Какое качество в человеке вы больше всего цените?».

Ответ: «Деликатность».

Вопрос: «То же о писателе?».

Ответ: «Верность себе и дерзость».

Вопрос: «Какое качество находите самым отвратительным?».

Ответ: «Индюк. Надутый индюк».

Вопрос: «А у писателя?».

Ответ: «Подлость. Торговля своим талантом».

Вопрос: «Какой недостаток считаете простительным?».

Ответ: «Чрезмерное воображение».

Вопрос: «Напутствие-афоризм молодому писателю?».

Ответ: «Останься прост, беседуя с царями. Останься честен, говоря с толпой». [Строка из стихотворения Редьярда Киплинга «Заповедь» в переводе М. Лозинского – Л.М.].

 

«…Возьмите чашу терпения. Вылейте туда полное сердце любви. Бросьте две пригоршни щедрости. Плесните туда же юмора. Посыпьте добротой, добавьте как можно больше веры и все это хорошо перемешайте. Потом намажьте на кусок отпущенной вам жизни и предлагайте всем, кого встретите на своём пути. Таков древний рецепт счастья…».

 

Этому «рецепту счастья» Паустовский старался следовать всю жизнь. «Светлая память» светлому человеку – Константину Георгиевичу Паустовскому.

 

Лилия Мельниченко

Заведующая Мемориальным музеем К.Г. Паустовского