Сегодня, 31 мая, день рождения Константина Георгиевича Паустовского (1892-1968).   Мы предлагаем ряд материалов для любителей творчества писателя, публикацию которых решили приурочить к его дню рождения.

 

КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ И МОРЕ (отрывок)

       … В свои четырнадцать лет (1906 г.) Константин с мамой поехал на лето в Крым, в самый тихий из крымских городков – Алушту. Ехали они через Одессу на старом пароходе «Пушкин». Он был в восторге от нарядного белого города и от порта. Над ними сизыми тучами носились голуби и перемешивались с белыми тучами чаек. Опять он встретился с морем, и оно у этих степных берегов показалось ему ласковее, чем у берегов Кавказа.

Так же в своё время и его любимый писатель Джозеф Конрад, бывший штурманом, капитаном, впервые увидевший Чёрное море в Одессе, нашёл его ласковым и привлекательным.

Море в Одессе показалось Константину прохладной синей тучей: «Живая синева шумела у берегов из красной раскалённой глины, качала паруса и ржавые пароходы».

С тех пор до самых зрелых лет, встречаясь с морем, Паустовский не мог избавиться от чувства таинственности. Оно вызывало волнение и требовало слов. Обычные человеческие слова казались неприменимыми к морю. Они жухли, тускнели и теряли звонкость при первом же соприкосновении с гулом морских побережий и блеском маяков в неподвижной и прозрачной воде. Тайна непременно рождает поэта.

Одесса с юных лет вошла в его жизнь. Здесь он бывал много раз на протяжении дальнейшего полувека.

Памятным для него был приезд в Одессу летом 1915 года, когда Паустовский – санитар тылового военно-санитарного поезда Союза городов – прибыл в наш город принять с завода новые двуколки. Приехал он со старшим санитаром, студентом Щепкиным. С бульвара у памятника Ришелье они увидели порт и город, залитые голубым туманом: «Был блеск солнечных морских миль над свежей водой, свет полуденных стран, хрустального неба и ветра, душистого, как ранний миндаль. В зелёной вымершей гавани стальным утюгом серел броненосец «Синоп»… В порту качались у молов синие и белые шхуны, дымил жёлтой трубой одинокий транспорт. Улицы пахли морем и лимонами». Так Паустовский описал Одессу того времени в главе «Большой Фонтан» повести «Романтики»…

… «Судьба моря – судьба города. Теперь город мог каждый день уже ждать в юго-западной морской голубизне появления жёлтых океанских труб, мощных корабельных корпусов, причудливых флагов, торжественных гудков и длинного грохота якорных цепей…», – написал он в повести «Время больших ожиданий».

Большая часть пребывания Паустовского в это время в Одессе связана с улицей, носящей морское название Черноморская, с которой «открывалось море – великолепное во всякую погоду». Ему нравилось жить в гулком особняке доктора Ландесмана над морем. Уже в глубине Стурдзовского переулка ему был слышен слабый гул прибоя, а с лоджии особняка – беспрерывный морской шум, не прекращающийся ни на минуту, набегавший волнами, то усиливаясь, то затихая. Он много читал, занялся изучением тумана, его звуков, запаха.

Рассказывая на страницах повести о том, что являет собой ощущение моря и морских побережий, он отмечает: «Море можно увидеть с палубы океанского корабля и с низкой палубы рыбачьей шаланды. С палубы шаланды вы не только увидите море вблизи, но можете даже услышать совсем рядом крепкий запах морской воды как раз в это время, когда шаланда будет проходить мимо подводных камней. Они на мгновение обнажатся от перекатившей через них воды и откроют косматую мокрую шкуру из густых водорослей.

И вот в это мгновение – от волны до волны – водоросли выдохнут резкий запах, и вы сможете набрать его полные лёгкие – до головокружения, до темноты в глазах.

С высоких палуб лайнеров запаха моря не слышно. Его заглушают запахи горячего машинного масла, табака и ароматической жидкости…         Подлинное ощущение моря существует там, где морские запахи окрепли на длительной и чистой жаре».

… Внимание писателя привлекают не курортные побережья, застроенные голубыми киосками для мороженого, заставленные гипсовыми статуями спортсменок и пионеров… а «берега, сожжённые тысячелетним солнцем – отблеском огромных южных вод, горячими токами воздуха – чистейшего в мире.

От такого солнца и воздуха берега приобретают суровый цвет – охристый. Пепельный и сизоватый, как окалина, – цвет незапамятных времён, цвет вечности. И на эти ржавые берега, на обнажённую, окаменелую глину равномерно набегают из столетия в столетие неисчислимые волны».

Его внимание привлекают берега от Лузановки до Сухого лимана, сжигаемые солнцем, стеклянная зыбь, ходящая холмами, с плавающими в ней крабами и водорослями. О Лузановке Паустовский пишет в «Блистающих облаках» так: «Белая Аравия, песок, оазисы колючей травы… Берега жёлтые, море подымается на глазах, будто его вздувает изнутри упрямый ветер».

О другом лимане – Днестровском – он пишет в «Книге скитаний», что и к его глинистым откосам нельзя было притронуться рукой: так они были раскалены, но за Пересыпью разливалось по пескам прохладой и пеной зернисто-зелёное море.

О лиманных водах он впервые услышал от Багрицкого, сказавшего о них вскользь, и образ лиманной воды упал на благодатную почву его сознания, стремившегося изучать в природе всё, что обычно замечается вскользь и о чём говорится почти всегда мимоходом.

«Неисповедимыми путями, – отмечал Паустовский, – русская поэтическая мысль время от времени приближается к лиманным берегам, селениям и водам: «Однако, как свежо Очаков дан у Данта», «Тонет белый парус на Лимане, много видел он морей и рек» («Книга скитаний», глава «Птицелов»).

В Одессе у моря, во время скитаний по окрестным его берегам, крепла и поэтическая мысль Паустовского. Именно как поэт он пришёл к читателям газеты «Моряк», в которой с 1921 года начал работать ответственным секретарём. Здесь было опубликовано его стихотворение «У Ланжерона прибои пели». С его лёгкого пера газета получила широчайшую известность, а тем, кто интересуется её историей в 1920-е годы, следует читать кроме повести «Время больших ожиданий» (1958), ещё и главу «Веселье и голод» в его же повести «Чёрное море» (1936).

… Море в описании Паустовского воспринимается как живое. Оно может дышать едва слышно, как спящий человек, и дышать, то подымая, то чуть-чуть опуская тяжёлый пароходный корпус; может тяжело ворочаться, быть в великой меланхолии и тихо сердиться у молов. Плеск волн в бухтах может быть похож на сдержанный смех, а равнина моря может быть волнующей; сонно дышать, отсыпаться перед зимними бурями, бормотать во сне.

Узнаёт читатель и вкус моря – «море – великая солёная чаша». Оно может «пахнуть остро, как пахнут огороды, сильно политые на рассвете. В запахе его были крепкие соки соли и устриц» (Каспийское море). Ощущает автор и запах нагретого моря, оно пахнет также гниющей морской травой.

Шум – основной элемент гармонии моря. На морском пляже писатель слушает вместе с девочкой, как волна с шорохом накатывает на берег, потом паузит на мгновенье и, загребая песок и гальку, с шорохом откатывается (Одесса, Большой Фонтан). Здесь же – море великолепное – бездна свежести и успокоительного шума, а за молом море шумело, вползая на камни. На Азовском море у Таганрога оно невнятно шумело. Оно может шуметь, как далёкая память; шуршать в песках едва слышно и неуютно, сурово гудеть, а то и однообразно; равнодушно и глухо бесноваться, вскидывая высокие гребни пены; в сумерках кричать тысячами голосов вместе с ветром; море, седое и мглистое, может реветь, а может и молчать, перегретое солнцем; тихо шептать за плетёным тыном. Можно слышать канонаду прибоя, кипение моря.

На страницах повестей и рассказов Паустовского бушуют штормы, ураганы, смерчи. Впервые в жизни он испытал красоту и смертельное отчаяние небывалого шторма на «Димитрии» из Одессы в Севастополь (зима 1922 года): «Утром я вышел на палубу, и меня тотчас же охватила… красота небывалого шторма. Выше мачт малахитовыми, стремительно накатывающимися валами ходило море, заливая палубу потоками ледяной воды. Вода кипела вровень с бортами… Волны были равны океанским. Ветер достиг силы урагана и визжал долго и зло в снастях и антеннах радио, в широком горле пароходной трубы… Шторм торжествующе гремит над палубой, как тысяча курьерских поездов («Время больших ожиданий»).

У штормовых дней есть своя окраска. Это бесспорно. Бывают штормы всякие – мутно-зелёные, жёлтые, как глина, серые и почти чёрные («Бросок на юг»). «Штормы проветривают сердце» («Чёрное море»).

Штормы, как всегда, сменяются неизмеримым штилем. «Если вы бывали ранней зимой у моря, – пишет Константин Георгиевич, – вы должны помнить этот голубоватый воздух, очищенный штормом, когда далёкие ржавые мысы стоят грядой над морями, а моря осторожно подносят к их подножиям рябь и тонкий туман» («Доблесть»).

… Константин Георгиевич писал: «Будем благодарны Чёрному морю не только за его праздничность, блеск и пенный шум, но и за рыбную ловлю у его берегов. Она полна поэзии».

Светлана Кузнецова

(Из книги:  С.К. Кузнецова  «Константин Паустовский: Преображенные отражения», Одесса, 2012)