Борис Степанович Житков, замечательная для своего времени личность, кроме того, что был писателем, был также педагогом, мореплавателем и исследователем. Борис Житков провел в нашем городе, смеем надеяться, лучшие годы своей жизни, т.к. море всегда занимало в его жизни чуть ли не самое главное место. Его называли «вечным Колумбом», т.е. вечным искателем.

Родился 11 сентября 1882 года в Новгороде в интеллигентной семье. Его мать, Татьяна Павловна, была пианисткой. Отец, Степан Васильевич, преподавал математику в семинарии, занимался составлением учебников. Был “неблаго­надежным” – еще в 1870-е гг., будучи слушателем Высшего военно-инженерного училища, связался с народовольцами, участвовал в попытке освобождения революционера Мышкина, за что был исключен из училища. Поступил в Гражданский технологический институт и оттуда был исключен с 4-го курса за участие в революционных выступлениях.

Степан Васильевич становится учителем математики. Семья переезжает в Одессу, где Борис поступает учиться во 2-ю одесскую гимназию. Здесь он подружился с Корнеем Чуковским, и эта дружба сохранилась на всю жизнь.

Вот что писал Корней Иванович в своем очерке «Борис Житков»: «Он учил меня всему: гальванопластике, французскому языку (который знал превосходно), завязыванию морских узлов, распознаванию насекомых и птиц, предсказанию погоды, плаванию, ловле тарантулов… Под его ближайшим руководством я прочел две книги Тимирязева и книгу Фламмариона об устройстве Вселенной, у него же я научился отковыривать у биндюгов (то есть длинных телег, запряженных волами) при помощи молотка и стамески старые оловянные бляхи и плавить их в чугунном котелке на костре.

Моя мама, послушав наши разговоры о звездах, была с первого же дня очарована им. Другие изредка приходившие ко мне гимназисты были в ее глазах драчуны, сквернословы, хвастунишки, курильщики. Житков же, такой серьезный, внушительный, толкующий мне о небесной механике, сразу завоевал ее сердце, и вскоре у них завелись свои особые дела и разговоры. Она очень любила цветы, и Житков стал помогать ей в ее цветоводстве, пересаживал вместе с нею ее лимоны и фикусы, добывал для нее у знакомого немца-садовника тонко просеянную черную, жирную землю, которую и приносил ей на спине из Александровского парка в самодельном рюкзаке. Помню также (но, кажется, это было значительно позже), что он приносил ей какие-то выкройки и даже помогал ей кроить ситцевые блузки для моей старшей сестры по изобретенному им новому методу».

 

Часто Коля Корнейчуков бывал у своего друга в гостях. Уже подходя к дому Житковых, он периодически слышал бурные экзерсисы, исполняемые на рояле. Это была игра матери Бориса – Татьяны Павловны. В семье иногда между супругами случались ссоры, и в этих случаях экзерсисы были особенно бурными: «Аккомпанировал ее сложным и замысловатым мелодиям ровный рокот спокойного моря, расстилавшегося чуть не у самых дверей. Мелодии были бравурные, но мне слышался в них голос тоски. Ибо я по опыту знал, что мать моего друга недаром так энергично и жадно набрасывается на раздребезженное свое пианино: для меня это всегда было верным сигналом, что она поссорилась с мужем – и теперь топит свое горе в рапсодиях».

Но вообще обстановка в доме была очень радушная. Корней Чуковский писал о том, что на обеде у Житковых всегда присутствовало большое количество людей, некоторые из них были не очень презентабельного вида, т.е. семья кормила бедных и голодных. Еда была довольно простая: суп, каша, вареная говядина, жареная рыба – никаких гастрономических изысков.

Чуковского поражали отношения отца и сына. Отец обращался с сыном, и вообще со своими детьми, как с равными, всячески подчеркивая, что он уважает в них личность.

«Обычно обедали молча и даже как будто насупленно, но за чаепитием становились общительнее, и тогда возникали у них бурные споры о какой-нибудь статье Михайловского, о Льве Толстом, о народничестве».

Кроме литературы, в семье Житковых любили математику, астрономию, физику. Смутно вспоминаю какие-то электроприборы в кабинете у Степана Васильевича. Помню составленные им учебники по математике, они кипой лежали у него в кабинете, – очевидно, авторские экземпляры, присланные ему петербургским издателем.

Очень удивляли меня отношения, существовавшие между Степаном Васильевичем и его сыном Борисом: то были отношения двух взрослых, равноправных людей. Борису была предоставлена полная воля, он делал что вздумается – так велико было убеждение родителей, что он не употребит их доверия во зло. И действительно, он сам говорил мне, что не солгал им ни разу ни в чем. Говоря об отце даже с матерью, даже с сестрами, он называл его Степаном Васильевичем. Свою мать и в глаза и за глаза всегда именовал Татьяной Павловной».

Анна Божко