«Серафим Лось… В его профиле было действительно что-то горбоносо лосиное, сохатое…

Он сидел, согнувшись, над маленькой портативной пишущей машинкой… Он сводил счёты с русской революцией. Он писал о себе…». И ковался, ковался загадочный круг – стучали буковки пишущей машинки, – таща за собой назло всему земному, разумному – но во имя неразумного! – Нерчинский острог, и Черемховский Рудник с вагонетками и тачками, и номер петербургской “Астории” с бомбой в чемодане якобы английского инженера Джона Уинкельтона, и кандалы, и лодку-душегубку, плывущую вниз по Амуру к океану, к Азии, к воле, и смертный приговор, выслушанный в здании военного суда… и ночные парижские кафе возле рынка… и карцер, узкий как гроб, откуда, кажется, не выйти живому… и коридор Смольного, и залы Таврического дворца… и знамена, знамена, знамена, красные, как кровь человеческая, и толпы на Невском, и салон-вагон комиссара временного правительства».

 

Так вернулся к нам писатель Андрей Соболь. Вернулся в 1979 году в повести Валентина Катаева «Уже написан Вертер». Да, читатели долго разгадывали – кто есть кто в повести. И мудрено было вспомнить тщательно вычеркнутое из истории русской литературы имя эсера-боевика. И писателя. Писатель создает мир, боевик убивает – во имя общего счастья. А когда мир боевика торжествует – гибнет писатель.

И действительно, Андрей Соболь 7 июня 1926 года возле памятника Тимирязеву на Тверском бульваре выстрелил из револьвера. В себя.

Мы так мало о нём знаем! Катаев уместил на одной странице практически всё. Что ж добавить? Что звали Соболя Юлий Михайлович (имя всегда приводилось в русской транскрипции), родился он в 1888 году в Саратове в бедной еврейской семье. Подлинная фамилия, по-видимому, Глузман (упоминает её только Катаев, который близко знал Соболя). Арестован в 1906, был на самой страшной каторге – так называемой «колесухе», бежал. С 1909 по 1914 – в эмиграции – Франция, Италия. Нелегально вернулся в Россию в 1915. В 1917 – комиссар Временного правительства на Северном фронте. А потом скитания по России.

Почти полтора года – с 1919 по 1921 – он провёл в Одессе. Как и все, участвовал в литературных вечерах, много писал.

Ровно за месяц до взятия Одессы большевиками, 7 января 1920 года, читал в Литературке (Литературно-Артистическом обществе) повесть «Бред», опубликованную уже при большевиках в альманахе «Посев» (одесском, 1921 года. Просьба не путать с мюнхенским!). Литературный вечер Соболя состоялся 24 августа 1921 года. Он читал отрывки из новой повести «Салон-вагон» (спустя пятьдесят восемь лет её будет щедро цитировать Катаев в повести «Уже написан Вертер»).

Константин Паустовский описал Соболя в рассказе «Случай в магазине Альшванга» как милого, неусидчивого, талантливого, но совершенно не умеющего расставлять абзацы и запятые человека. И только после правки опытного корректора рассказ, принесённый Соболем, стал истинным шедевром. Паустовский не мог писать о Соболе по-другому: ни об эсеровском прошлом, ни о том, как его, политкаторжанина, арестовало ЧК.

Андрей Михайлович имел дурную привычку заступаться за арестованных интеллигентов. Благо, председатель одесского ЧК Макс Дейч был с ним вместе на каторге. Сохранились воспоминания людей, спасённых Соболем. И о людях, им спасённых. Не меньше десяти человек – и это только те, о ком известно. Понятно, что при такой неуместной привычке никакое революционное прошлое не поможет.

И в марте 1921 г. он пишет своему другу Владимиру Лидину из одесской тюрьмы: «я сижу, уже более 2-х недель, а когда выпустят – не знаю. Опять общая камера, опять проверка, опять решётка, как будто с тех пор, как я был на каторге, ничего не изменилось. А на дворе уже пахнет весной. Устаю я очень от общей камеры, как до этого – от людей. Людей кругом было много, что-то вертелось, но всё это шло мимо меня. <…> Пишу тебе, сидя на полу, ибо нар или коек тут не полагается. Зато вшей вдоволь – спим на полу и на полу же, лёжа на своём пальто, пишу тебе. Уже темнеет. Кругом разговоры, споры; за окном мама Одесса, в животе пучит от пайков — тюремного хлеба».

Соболь сел крепко. Да так, что даже московское начальство не могло добиться его освобождения – ни Каменев, ни Менжинский.

Борис Зайцев вспоминал, как Каменев отреагировал на просьбу писателей заступиться за Соболя:

«– Какого Соболя? Который написал роман “Пыль”?

– Да.

– Плохой роман. Пусть посидит.

Я заметил, что он сидит уже семь месяцев, неизвестно за что.

– Ну, это много. Постараемся выпустить».

Соболь же написал Лидину: «вы все, желая мне, конечно, добра (в этом я не сомневаюсь) сделали мне больно. Я имею в виду ваше хождение к К<аменеву>. Как это ты, Борис <Зайцев>, Мих<аил> Анд<реевич Осоргин> – хотя бы только вы, зная меня, не подумали о том, что мне всё это будет более, чем неприятно. Я всегда ненавидел “припадать к стопам”, тем более мне противно это теперь».

По одной из версий, одесские чекисты Соболя выпускать никак не желали. Пришлось вытребовать его в Москву под конвоем, и только там отпустить. Ну что ж, к тюремным вагонам Андрею Михайловичу было не привыкать.

Эмигрантская газета «Последние новости» писала о Дейче: «Наказание своё (имеется в виду каторгу – А.Я.) он отбывал вместе с писателем Андреем Соболем, которого недавно продержал несколько месяцев в тюрьме». (Подробно об истории ареста Соболя можно прочесть в «Реальном комментарии к повести “Уже написан Вертер”», замечательно сделанном С. Лущиком.)

В Одессу Соболь больше не вернулся.

Каким запомнили его современники? «Невысокого роста, большеголовый, смуглый, кудрявый, с очень крупными чертами лица, очень красивыми карими глазами, нервный, добрый, легкомысленный, смелый, любящий, по-еврейски нетерпимый, по-русски непутёвый, из тех горящих с двух концов людей», – писал Михаил Осоргин.

Удивительно, но его любили не только читатели, но и писатели. В начале 25 года по итогам анкеты он был признан самым популярным прозаиком. При том, что конъюнктурным никогда не был. В конце 1980-х журнал «Огонёк» опубликовал два небольших рассказа – и понятно стало, за что его любили. История еврейского анархиста, приехавшего поспорить с батькой Махно и спор выигравшего, завораживает.

Что же написал Соболь: романы «Пыль», «Салон-вагон», «Повесть о голубом вагоне», «Мемуары веснушчатого человека», рассказы. Набралось на четыре тома. Только где их прочитать сегодня? Последний раз книги его выходили в 1928 году.

В 1924 году Соболь напишет: «Есть жизнь – огромная, необъятная; она одновременно подлая и светлая, грешная и святая. <…> Есть революция жуткая и пламенная, своя и будто не своя, отталкивающая и притягивающая к себе крепче просмоленного морского каната. Есть искусство – наш крест и наша роза, наша радость и наше злосчастье, наш провал и наш взлёт, наша святая святых и наше проклятие».

В начале перестройки поэт Марк Соболь на просьбу передать в музей материалы об отце отрезал: «Советская власть его ненавидела, и ничего не даст показать». Он был не так уж и неправ.

Газета 1921 года с рассказом Соболя есть в экспозиции Литературного музея. А первое переиздание его рассказов было лишь в 2001 году. Составитель написал: «Надеемся, что его ждет повторное признание уже у наших современников». Увы, этого не произошло.

И человек, так страстно и увлечённо писавший о жизни, забыт. Мы живём без его книг. А может, с ними было бы чуть лучше?

Недаром же Катаев написал в 1926-м: «В лице Соболя русская литература потеряла талантливого писателя, ещё не успевшего проявиться во всей своей силе. Простота, отсутствие фальшивых ухищрений. Ясный, доступный язык. Теплота и человечность. Вот причина заслуженного успеха Андрея Соболя».

 

Алена Яворская