Отъезд Алика – это было знакомство с ритуалом пить шампанское на перроне, когда тебе совсем этого не хочется, смотреть на живого человека последний раз в жизни. Тогда, в ноябре 1975-го уезжали навсегда. Махциер был верен себе. Заходя в вагон, он громко советовал провожающим: «Расходитесь по одному», а потом уже с подножки удаляющегося поезда махал рукой и кричал: «До скорой встречи!». В этом не было провокации, рассчитанной на людей в штатском, как гласила молва, неизменно отслеживавших провожающих вагоны на Чоп, в этом была издёвка. Бодрый писк против абсурда происходящего. Последнее что осталось в памяти от Алика – его силуэт, машущий с подножки вагона. Больше я его никогда не видела. Рассказывали потом, что он устроился работать в магазине готового платья, называли штат и город. А года два назад знакомый мужа, с которым случайно столкнулись в гастрономе, сказал, что Махциер умер. Наверное, это правда. В Алике было это странное, упрямое отрицание маленького счастья и простого комфорта. А для большого он закрывался – не слишком доверял окружающим, быть может. Но хочется, чтобы произошла ошибка. Тем более, что информация пришла через совсем незнакомые руки. Хочется, чтобы известие о смерти Махциера было очередной одесской «уткой». Слишком много в нем было таланта, чтобы оставить по себе лишь воспоминания об уроках актёрского мастерства во Дворце студентов. Чтобы остаться в памяти несколькими бессмертными фразами вроде: «руки выдают человека с головой» (о том, что по форме и ухоженности рук можно судить о профессии, положении в обществе, характере и т.д.) и «ногти нужно красить до конца» (о том, что ходить с облезлым лаком на ногтях более чем неприлично). Хотя, может и этого немало.

(К счастью, со временем известие о смерти Махциера оказалось «сильно преувеличенным». Он обосновался на Юге США и успешно продолжил профессиональную деятельность. Алику – на долгие годы).

Евгений Ланской появлялся в студии Дворца студентов реже, чем Махциер. Запомнилось то, как читал свою пьесу, она называлась, кажется, «Две чашки чаю или черт с ним!». Ланской не показывал, он рассказывал. Он был режиссёр, у него было другое предназначение. Странно, атмосфера приподнятости, им создаваемая, помнится, а вот деталей – ноль. Помнится ещё премьера моноспектакля Р. Карцева в постановке Е. Ланского «Шут гороховый». Она состоялась в здании тогдашнего ТЮЗа, в Театральном переулке. Но это было уже несколько поздней – то ли в 1976-м, то ли в 1977-м. Года, когда Ланской уехал, я не помню. Он ещё успел поставить гоголевские «Записки сумасшедшего» с великолепной Людмилой Сафоновой. О которой с восторгом и завистью говорили «вылитая Сара Майлз» – тогда как раз шёл первым экраном фильм «Леди Каролина Лэм», и актриса Сара Майлз, игравшая леди Каролину, сводила с ума сильную половину Одессы.

Жаль, я мало что могу сказать о Евгении Ланском, председательствовавшем в приёмной комиссии студии при Дворце студентов тогда, в феврале 1975 года. Кроме того, что было в нём что-то от провокатора, манипулятора, что, в общем, является признаком режиссёрской профессии. И того, что он ставил спектакли в Нью-Йорке на Бродвее, а 1987-м, в Москве – «Птичьи полёты» для театра Михаила Жванецкого. Но если Евгений Ланской появлялся в студии не часто, то Елена Строганова там бывала ещё реже. Строганова – сценический псевдоним Елены Михайловны Зац, актрисы, чтицы Одесской филармонии, любезно согласившейся преподавать сценическую речь. Сколько удивительной, полезной и нужной, не побоюсь этого слова, культурной информации она сумела вместить в небольшое количество времени! Её уроки были такими же игровыми, как театр пластики Алика Махциера, но это была немножко другая игра. Здесь тоже нужно было правильное дыхание и правильный разворот плеч. Но к тому же можно было говорить. Не только можно, но и необходимо. И запомнить что:

 

«Дыхание свободно в каждой гласной,

В согласной – замедляется на миг,

Но только тот гармонии достиг,

Кому чередованье их подвластно.

Звучат в согласных серебро и медь,

А музыка дана тебе для пенья,

И счастлив будь, коль сможешь ты пропеть,

Иль даже продышать стихотворенье».

 

Я-то думала, что «сценречь» – это мой звёздный час. То, что я не умею двигаться, я знала. Что с вниманием, воображением и фантазией у меня не сложилось – в этом я убедилась в процессе обучения. Но за что, за что, а за речь я была спокойна. Не столько даже за речь, сколько за её правильность. И за правильность произношения. Резоны у меня были. Основанные не на том, что меня хвалили за чистоту речи в школе или дома, нет – на улице. Однажды пожилая дама, такая себе интеллигентная старушка «из бывших», спросила у меня дорогу. И я ей объяснила, как пройти туда, куда ей надо было. И вместо «спасибо», она мне сказала: «Деточка, какая у вас прекрасная чистая русская речь. Это – редкость в наше время». В общем, я предполагала, что восторг преподавателя «сценречи» у меня в кармане. Но не тут-то было. Елена Михайловна расщелкала меня под орех. Специфические определения не забываются, особенно если они справедливы: «вялые, неразработанные губы», «неправильная постановка дыхания», «цоканье»…

Оказывается, нужно уметь посылать воздух вверх и вниз, в голову и в грудь, в зависимости от звука. Нужно уметь разрабатывать артикуляционный аппарат. И правильно относиться к собственной диафрагме. И владеть нужно не только собственным телом, но всем организмом – лёгкими, лобными пазухами, резонаторами… Ну, в общем, каждой частицей себя. И для этого неплохо бы произносить на одном дыхании «Дом, который построил Джек». Тем более, что это стихотворение словно создано для правильной постановки вдохов и выдохов. Есть ещё и другие «говорильные» упражнения. Например, пересчитывание Егорок: «Возле горки на пригорке стоят тридцать три Егорки. Здравствуй первый Егорка, здравствуй второй Егорка…». В финале нужно поздороваться с каждым на одном дыхании. Откровенно говоря, мне удавалось добраться только до двадцать четвертого. Скороговорки и чистоговорки были милей и проще. Моей «коронкой» до сих пор являются «Тридцать три корабля лавировали, лавировали, да не вылавировали». И завораживает музыкальное: «Налима ловили, ловили линя, туманы лимана манили меня».

Правила, продиктованные Еленой Строгановой, до сих пор не стёрлись из моей записной книжки, хотя писаны были простым карандашом. Но я и без того их помню наизусть, не потому что память такая хорошая, а потому, что они оказались абсолютно необходимыми на практике. Скажем, когда тебе надо говорить, а язык буквально присыхает к зубам, и сердце колотится где-то в горле. Впрочем, желающие узнать, как говорить правильно, могут пойти на её концерт в филармонии. Но не тогда, когда заблагорассудится, а когда она приедет. Потому что и она теперь живёт совсем не в Одессе. А тогда, в 1975-м, она была прекрасным преподавателем в студии, которой не суждено было стать театром. По разным причинам, одной из которых было, что очень молодой любительский театр уже существовал. И главным его занятием были репетиции спектакля, который должен был состояться 1 апреля 1975-го года. Ставил его Олег Сташкевич.

Спектакль назывался по имени одной из частей гоголевского «Миргорода» – «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Собственно, можно назвать его инсценировкой повести Гоголя, осуществлённой Олегом Леонидовичем Сташкевичем. Как происходила литературная часть работы – собственно перевод повести в драматургическое произведение – известно, наверное, только ему самому. Не думаю, что это была слишком лёгкая работа. Выбор автора и основы инсценировки тоже, скорей всего, был не из лёгких. Особенно, если учесть, что предыдущий спектакль был поставлен Олегом на основе скетчей КВН. Только что – маленькие юмористические сценки – и вот нате, пожалуйста, – сам великий Гоголь, да ещё и не драматург, а прозаик. Формальный повод постановки, впрочем, отыскался легко: у Николая Васильевича день рождения аккурат приходится на 1-е апреля по новому стилю. О неформальном же поводе нетрудно догадаться – в отечественной литературе нет сатирика более всеобъемлющего, более печального, более язвительного, нежели Гоголь. Разве что Салтыков-Щедрин, да только тексты автора «Города Глупова» более прямы и открыты, нежели тексты автора «Миргорода». И, возможно, менее сценичны.

Роли были распределены, две женские, остальные – сплошь мужские. Одному актёру иногда приходилось играть несколько ролей. Но никого из вновь поступивших в студию в спектакль не ввели – наверное, потому, что было незачем. «Старшие» представляли собой довольно «сыгранный» коллектив. Во всяком случае, производили именно такое впечатление. Казалось, между ними существуют невидимые нити, которые трудно определить – это и не совсем дружба, и даже не всегда приязнь. Скорей, чувство принадлежности к кругу избранных, к которому, бесспорно относились тогда люди, связанные с КВН. Прочие рядом с ними производили довольно серенькое впечатление. Во всяком случае, в моих глазах. Для меня они были страшно взрослыми – ещё бы, возраст участников труппы «Театра весёлых и находчивых» колебался между двадцатью двумя и двадцать семью годами. Мне они казались жутко бесстрашными и фантастически талантливыми. Ещё бы, вот так, за здорово живёшь, выйти на сцену, не забыть вовремя вступить со своим текстом, да ещё и произнести его как следует. И вовремя уйти со сцены, да ещё танцуя!

Продолжение следует.

 

Елена Каракина