Жизнь студии замерла на время – Сташкевич уехал поступать на режиссёрский факультет в Москву. Как бы ни был отлажен механизм часов, как бы ни белел циферблат, ни сверкали бы шестерёнки, но без пружины часы идти не будут. Эдик Цирюльников попробовал было возобновить практику занятий с постановкой этюдов, но это как-то само собой закончилось. И каникулы тянулись до тех пор, пока Олег не вернулся из Москвы. Со сценарной разработкой «Как поссорились…» он поступил на режиссёрский курс Бориса Захавы. И там, в Щукинском театральном училище, он узнал много нового и интересного. В частности, что всё раньше делалось не так, актёры работают неправильно, он сам ничего не понимал в режиссуре, и студии предстоит новая жизнь. В частности, отсев бездарностей из молодняка, которые суть бесполезный балласт для театрального коллектива. Над моей головой стали сгущаться тучи.

В конечном счёте, нового творческого конкурса и отсева не произошло. Олег попросту не слишком знал, что делать дальше. КВН (я говорю о старом КВН) – работа рывка, одноразовая постановка, множество усилий ради одного-единственного выхода. Я думаю, что ему просто было трудно преодолеть инерцию предыдущей практики. Он сам мучился и, походя, мучил других. Сам не слишком знал, что именно следует ставить, и бесконечно репетировал с «молодняком» сценки-скетчи. Получалось не слишком. Хотя среди «второго призыва» тоже были далеко не бесталанные ребята – Ирочка Сенута, поступившая вскоре в эстрадно-цирковое училище, пластичнейшая Тамара Ковтун, яркая Галя Сулима, Саша Михеев, подвизавшийся впоследствии на одесском телевидении, симпатичные «эстрадники» Саша Ракинцев и Саша Савельев, дуэт которых распался по очень печальной причине. Через несколько лет Саша погибнет в печально знаменитом самолёте, совершавшем рейс «Москва-Одесса», в котором почти у каждого одессита были родственники, друзья или знакомые.

Но, кажется, всем участникам студии, и маститым, и вновь принятым, удалось спеть в хоре: исполнить шуточную песню на десятилетии КВН, отмечавшемся в Доме актёра. Избранной публике понравилось. Исполнителям – тоже. Этот пустяк, как ни странно, был маленьким театральным событием. А сколько их ещё было впереди!

Конечно, режиссёрская деятельность Олега Сташкевича, длившаяся (вне КВН) около десяти лет, могла бы быть более насыщена премьерами. Если бы он был менее требователен к себе и другим. Но тогда и качество его постановок было бы иным. А качество спектаклей, сделанных (не побоимся громких слов), выстроенных, выстраданных, порождённых Сташкевичем, всегда было безупречным. Объясняется это просто – Олег чрезвычайно добросовестный человек. Абсолютный перфекционист. Если он берётся за какое-нибудь дело, можно ручаться – оно будет выполнено с нескучной дотошностью и виртуозной предусмотрительностью. Будь это спектакль, или бронирование номера в гостинице, езда на велосипеде или подготовка конференции. Он настолько обаятелен, что скрупулёзность его не становится занудством, и достаточно умён, чтобы натыкаясь на препятствие, не разбивать о него голову, а находить обходные пути. Ну а природный вкус и музыкальный слух у него такие, как дай Б-г каждому. И силы воли не занимать. В общем, идеальный букет режиссёрских качеств. Плюс высокая требовательность к себе. И недостатки его тоже сплошь режиссёрские – ради новой пьесы он начисто забывает о старой. Актёры, вчерашние друзья и любимцы, сегодня для него попросту не существуют, потому что впереди у него уже другая постановка и другая труппа. И нынешнему делу посвящено всё – мысли, чувства, можно предположить, что и сны. Это не может не задевать окружающих, слепленных из иного теста. Но чужие обиды Олега не волнуют, он их просто не замечает: он уже в другой жизни, в другом полёте, в другом прыжке. Мне не однажды приходилось наблюдать недоумение и досаду тех, кого Сташкевич пропустил сквозь жар и холод своего общения. Да и самой почувствовать их на собственной шкуре. Поэтому могу сказать: оно того стоит. Общение с личностью такого масштаба как Олег Сташкевич стоит эмоциональных взлётов и падений. Хотя бы потому, что он всегда больше даёт, чем берёт. У него есть чему поучиться – и тогда, в 1970-х, и сегодня. В конечном счёте, его нужно либо принимать таким, какой он есть, либо не принимать вовсе. Это всегда являлось и является признаком харизматической личности – не оставлять других равнодушными, заставлять либо горячо любить себя, либо, соответственно, так же пылко ненавидеть. Думаю, что прошедшие сквозь режиссуру Сташкевича в него по-прежнему влюблены. Может, ревнуют, может, завидуют, но в глубине души не прочь окунутся в атмосферу театра, окружающую Олега. Театра в самом чистом его проявлении. Театра как школы осмысления жизни.

Фраза великого английского драматурга Вильяма Шекспира: «Весь мир – театр, а люди в нём актёры» – не просто красивые слова, а очень тонко подмеченное свойство человеческого бытия. Возможно, мы не играем лишь наедине с собой. На людях же мы всегда играем роль. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но всё равно участвуем в человеческой комедии. Роли, исполняемые нами, разнообразны – это роли банкиров и пассажиров, учеников и учителей, политических деятелей и следователей, пионеров и пенсионеров, зубных врачей и страдальцев бормашины, отцов и детей, братьев и сестёр, вагоновожатых и сантехников, президентов и диссидентов. Самая честная из ролей – роль актёра. Вот человек, не скрывающий того, что прикидывается кем-то другим, не тем, кем является на самом деле. Как ни странно, откровенное проживание чужой жизни, проигрывание чужого характера позволяет найти самого себя, истинного. Свет театральной рампы – своеобразный рентген, позволяющий увидеть себя настоящего. Пусть ненадолго – завтра опять ты будешь продавцом или завучем, но зато в тебе навсегда укоренится знание, каков ты есть на самом деле, без маски, голый. Со всеми за и против, с великим и ничтожным, мирно уживающимися в каждом из рождённых женщиной.

Не ради этого знания ставил Олег Сташкевич свои спектакли, но оно стало побочным, и сдаётся мне, очень важным продуктом его деятельности. Что касается прямого – всё было намного проще. Репетировался Роберт Бернс в переводах Самуила Маршака, драматургически выстроенные эпиграммы, эпитафии и стихи. Репетировался, да так и не увидел сцены. Отрывки из спектакля показывали в Доме Актёра. Там случился забавный эпизод, очень характерный для Сташкевича и его студии. Гена Гриншпун читал известнейшего «Финдлея»: «Кто там стучится в поздний час? – Конечно, я – Финдлей! – Ступай домой, все спят у нас! – Не всё сказал Финдлей…». Надо сказать, что у Гены эти стихи получались с переменным успехом. А тут пошло, да так здорово! И красочки появились, и сюжетная линия отношений героев ожила. И вдруг на середине Гена погас. Кое-как дотянул до конца стиха, что называется в одну дуду. После спектакля Олег набросился на несчастного Гриншпуна чуть не с кулаками: «Ты так прекрасно начал! Что с тобой произошло? С ума сошёл или съел чего-то нехорошего? Да как ты мог, ты же вышел на верную ноту!..». И так далее, в том же духе. Без преувеличений могу заявить – Сташкевич в гневе страшен. Но Гена, нисколько не испугавшись в тот момент, ему отвечал: «Это ты виноват. Я увидел в кулисе твою перекошенную физиономию и понял, что делаю что-то не так. Ну, я и решил покончить поскорей с этим позором». Гена сказал чистую правду. Во время представлений на Сташкевича актерам смотреть не рекомендовалось. Никогда. Это было зрелище не для слабонервных. Он переживал каждый звук и каждое движение, происходившее на сцене. И как переживал! В удесятерённом виде. Тут поневоле вспомнишь стиль Виктора Гюго, или сцену безумия Вильфора из «Графа Монте-Кристо», потому что описать поведение Олега в этот момент можно лишь высоким романтическим слогом. Примерно так: глаза его дико блуждали по всему лицу, зрачки то сжимались в булавочную головку, то дико расширялись, губы подёргивались и подрагивали, выговаривая, выплёвывая слова, которые, по его мнению, в устах актёров звучали неверно. Лоб был покрыт крупными каплями испарины, ноги казались вросшими в доски сцены, руки дрожали. Размах и разлёт их наводил на мысль о дирижёре, руководящем каким-то дьявольским оркестром.

Обращаться к Олегу в такие моменты, понятно, не стоило. Он в буквальном смысле проживал свой спектакль, он проживал жизнь режиссёра, жизнь актёра, жизнь персонажа одновременно. Господин «Не то» из сказки Андерсена, столь необходимый каждому художнику, был его постоянным спутником. Причём какой-то гипертрофированный господин «Не то». Потому что зрители говорили: «То. То самое. То, что нужно. Великолепно. Бесподобно». Обыкновенные зрители, искушённые, завзятые театралы и просто заглянувшие на огонёк. И уж точно те, кто пришёл 1 апреля 1976 года во Дворец студентов на спектакль  «Коварство и любовь» по «Голубой книге» Михаила Зощенко.

Продолжение следует.

 

Елена Каракина