Ефим Яковлевич Ярошевский родился 19 марта 1935 года в Одессе. Много лет работал школьным учителем литературы – и одновременно был яркой фигурой одесского авангарда наряду с И. Павловым, Г. Маркеловой, А. Гланцем и т.д. Печатать Ефима Ярошевского начинают лишь с начала 90-х гг. Его «Провинциальный роман-с» – культовый текст в местном самиздате 70-80-х гг. – впервые был опубликован в 1998 году в Нью-Йорке, а позже переиздавался в Одессе и в Петербурге. Стихи печатались в «Арионе», «Новом мире», «Октябре», «Крещатике» и других журналах, в антологии «Освобожденный Улисс». В 2001-м в Одессе выходит маленький сборник стихотворений «Поэты пишут в стол», а в 2005-м – книга «Королевское лето», в которой впервые довольно полно представлены и проза, и стихи Ярошевского. В 2008 году поэт с женой Татьяной переезжают в Германию.

В 2010-м в Одессе АО «Пласке» издает книгу стихотворений Е.Я. Ярошевского «Холодный ветер юга», предисловие к которой пишет поэт, одессит по происхождению, Валерий Черешня.

О Ефиме Ярошевском, о его творчестве писали многие его друзья и почитатели. Приведём некоторые отзывы:

«В конце 70-х годов по рукам читателей самиздата отправилась в путешествие измаранная множеством авторских поправок рукопись большой повести – “Одесский роман-с”. Автор её – Ефим Ярошевский – преподаватель русского языка, жил в крохотной, заваленной книгами комнате на Молдаванке.

…одесская литература получила значительное художественное произведение, которое не только продолжило стилистическую традицию юго-западной школы, но и стало памятником поколению литераторов и художников, потерянных этим городом», – писал прозаик Вадим Ярмолинец в статье «Памятник потерянному поколению Одессы».

«Сегодня даже трудно себе представить, что первая публикация стихов Ефима Ярошевского, подготовленная Борисом Херсонским, состоялась только в 1992 году, в газете “Одесский вестник”, а автору было тогда 57 лет. С 1985 года, с прихода Михаила Горбачёва, началось время перемен. Несколько лет “толстые” журналы ломились от потока возвращённой из небытия литературы. А в Одессе, читай – в провинции у моря, – так и лежал написанный Ефимом Ярошевским в 1972-1976 годах “Провинциальный роман(с)”, который был классикой “самиздата”, самым ярким произведением о жизни одесского творческого андерграунда в “застойные” времена. В 1995 году в “Вестнике региона” я напечатал статью “Неисполненный роман(с)”, где писал, что книга, которую избегали публиковать, “это эпос, сказ о битнической Одессе, о том, что племя художников и влюблённых, литераторов и городских сумасшедших на берегу Чёрного моря прописано навечно, как бы ни усердствовали обкомы всех партий”. Увы, эта статья не побудила к действию издателей. Лишь спустя два года, в 1997 году, в Нью-Йорке роман вышел тиражом в… 50 экземпляров. Но плотину прорвало – книгу перепечатали в Мюнхене, в Петербурге и, наконец, в Одессе… Главным оказались среда, ставшая героем его прозы и поэзии, наличие вкуса и… талант, что дается Свыше. …Встречу с друзьями, с читателями Ефим Ярошевский провёл перед предстоящим отъездом. Когда-то отъезд был разрывом связей, трагедией и для остающихся, и для уезжающих. Сегодня – это виток биографии. Интернет делает текст существующим на всех континентах. Так что текст новой поэмы, которую читал автор,… одновременно узнают и в Одессе, и в Берлине, и в Иерусалиме… – писал в своё время журналист, писатель, краевед Евгений Голубовский.

Я знала Ефима Яковлевича лично. Знала его и как выдающегося одесского писателя и поэта, так и друга моих друзей и знакомых: Игоря Павлова, Галины Маркеловой, многих одесских художников. Высокий, прямой, с прекрасной осанкой, с благородной манерой держаться, он, особенно в профиль, напоминал поэта эпохи итальянского Возрождения Данте Алигьери. Весь его облик, я бы сказала, говорил о значительности его личности как человека и как литератора.

Его поэзия, сложная, метафоричная, масштабная по философскому осмыслению жизни, имела свойство завораживать слушателя, когда Ефим декламировал свои стихи, погружая его в особую музыку и ритм стихотворных строчек. Эффект увеличивался ещё и его замечательным, хорошо поставленным «преподавательским» голосом.

А вот что писал о нём Валерий Черешня: «Стихи Ярошевского, как все хорошие стихи, родом из прозы. Родословная его стихов легко прослеживается в яркой, метафорической, чуткой к интонации, звучанию, паузе, прозе Гоголя, Бабеля, Олеши, Ильфа. И прежде всего – в собственной. Всякий, кто читал его прозу, сразу увидит единство тем, образов, даже звучания с этими стихами. А кто не читал, …наверняка потянется к ней после этой книжки.

Но проза – прозой, а всеми поэтическими средствами автор пользуется блестяще. Рифма у Ярошевского – верно взятый след, который безошибочно выводит его к нужным и точным смыслам…

Ярошевский – поэт, умеющий восхититься прочитанным и восхитить нас. Это какая-то прогулка по садам словесности, где на протяжении такого, например, четверостишия:

 

Глициния, гланды, глазурь,

голодная Глория, глина,

гортензия, пляж Каролино

и странная в небе лазурь…–

 

мы можем прогуляться по всему Мандельштаму – от его “Соломинки” до “голодного Крыма” и лазури поздних стихов. И это будет не подражанием, а именно что прогулкой, взаимным восхищением, когда “равный с равным говорит”».

К восьмидесятилетию Ефима Ярошевского в 2015 г. в Одессе вышла книга избранной лирики «Непрошеная речь». Помню Ефима на презентации этой книги в ВКО, поэт читал свои стихи почти шёпотом. Это было после операции на горле, которую ему сделали в Германии. И всё равно: был тот же ритм, та же музыка стиха, которую невозможно утратить.

Ко всему написанному хочу добавить, что поэт родился 19 марта – за 2 дня до Всемирного дня Поэзии, праздника, утверждённого всемирной организацией ЮНЕСКО, а ушёл из земной жизни 21 марта 2021 года – именно в день Поэзии.

С 2008 года Ефим Яковлевич жил в Германии, но всегда был желанным гостем в родной Одессе. Каждый его приезд был ознаменован встречами с ним во Всемирном клубе одесситов.

 

30 марта 2021 г. в клубе должна была состояться презентация новой, только что изданной книги Ефима Яковлевича «Собрание сочинений. Из записок на салфетках». Представлять её должен был Юрий Ковальский – главный редактор журнала «Радуга» (г. Киев), в издательстве которого вышла последняя книга Ефима Ярошевского. Презентация, по понятным причинам, состоялась позже. Отрадно, что Ефим Яковлевич успел увидеть и подержать в руках эту книгу в свой день рождения.

 

Анна Божко

 

СТИХИ ЕФИМА ЯРОШЕВСКОГО

 

***

 

Я стою на мели Сухого лимана,

По колено в пыли моего романа

Я стою там давно и врастаю в сырость,

И за эти годы, наверное, вырос.

Там стоял

в носу ковыряющий Шая,

городской пейзаж собой освежая.

Где играло море в начале века,

там нога еврейского человека…

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Время дружеских пирушек,

коммуналок и прозрений,

время тайных заварушек,

час незрелых вдохновений.

 

Время пота и работы,

время табели о рангах,

бремя счастья и заботы,

час возврата бумерангов.

 

Время комнатных баталий,

время чая и дивана,

день, когда отец Гедали

посетил отца Ивана.

 

Час, когда библейский мальчик

поверял Голгофе совесть,

век, где бард, слюнявя пальчик,

написал о жизни повесть…

 

ЕВРЕЙСКИЙ ПОРТНОЙ

 

Кафтан перешит, в глазах першит

(читаем «Тору», главу «Берешит»).

За окнами душно, цветет самшит,

ветер в кустах шебуршит.

 

Кто-то прошлое ворошит,

кто-то чью-то судьбу вершит.

Что будет с нами, Отец решит.

(Звёздами свод кишит.)

 

Там по дороге к Богу бежит

смуглый и вечный жид.

Значит, жизнью не дорожит.

(Пулями дом прошит.)

 

Над головою ворон кружит.

Кто там доверчиво в люльке лежит –

верит и не дрожит?

С кем это смуглый ребёнок прижит?

Тоже, наверное, жид.

«Придет Аман и всех порешит –

чеченец ты или жид.

…………………..

Зима…

Воздух белыми нитками шит.

Мы снова читаем главу «Берешит»

– и что-то в горле першит.

 

***

 

…поэт,

бегущий в полночь к мутному бульвару,

где плачет пароход без мамы, где туман,

где всхлипывает март,

где прячется диспансер,

худой рентген весны показывает парк,

где холодно,

где соловей издох, попавший в снегопад…

Поэт, свихнувшийся,

на ледяной скамейке ждущий лета…

 

***

 

Не придёт, не постучит в окошко

тёпленький Гиршойхет,

не свернётся на подушечке уютная Рахиль.

И никто во сне не зашуршит, не ойкнет…

Домик сносят. Пусто. Пыль.

 

…Слишком плотен и высок на юге воздух!

Сигареты «Прима» на столе.

Вымыт подоконник. Ничего не просят

целомудренные нищие во сне.

 

***

 

Что же мне делать,

если над городом старым, цветным и пахучим,

летит с прекрасным ртом невеста Шагала?

Как мне сберечь это небо с цветком в голове,

где зелёная лошадь с глазами младенца

выносит свой круп за пределы картины

и мочится жарко в еврейскую полночь?..

……………

Сторож в ермолке читает при свете звезды ароматную Тору…

Витебский мальчик жадно целует нежные груди Рахили

и плачет.

Миша Блувштейн, кандидат в мастера, изучает теорию чисел.

Ему уже восемь лет…

Скоро ему будет семьдесят!

 

ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

 

Восхитительный запах дерьма и отечества!

Где сливочный ампир и классическое барокко,

Цветной торт лепных карнизов

и ломкий бисквит известняка…

дворовые сортиры,

дождик на станции Сортировочная,

мокрые рельсы и тоска переездов.

Там по утрам над Отрадой

встаёт высокое свежее море,

которое пахнет степью и не убитой рыбой!

 

***

 

А потом пришла весна!..

…………..

Я путешествовал тогда, имея виды

На берега Тавриды.

Там море,

Там в морской воде блестят болиды,

Там долго не купаются киприды,

Там по ночам летят одни ставриды,

и медленно гуляют нереиды…

…….

В соседних домиках шьют обувь инвалиды.

Там шепчутся весёлые наяды

И шьют свои наряды.

 

…Теперь там холодно,

сплошных сюрпризов груда…

Кругом простуда!

 

***

 

О, кладбище сих паровозов!

где слесарь-ремонтник затих.

Горячее солнце в стрекозах…

В канистрах играет бензин.

 

Холодное слабое лето

Стоит на нетвёрдых ногах.

Уже продаются билеты

на осень в стеклянных гробах…

 

***

 

…Ночь на дворе. Кот на столе.

Палеонтологи спят во мгле…

Бродят уфологи по спящей земле.

Маленькая Лолита

спит до поры,

влажными цветами весны увита,

в сумке замполита…

Там, в полумраке, томятся дары,

затеваются свадебные пиры.

Спит Лолита,

сладострастной слюной замполита облита,

от гриппа ещё не привита.

 

***

 

…Эта жизнь построена на песке!

достигаю цели гранатой

в одном броске,

долго летаю над хатой

в соседнем леске…

А к утру

засыпаю опять на ветру.

(дай синяк разотру!)

………

Простываю на сквозняке,

остываю в одном носке,

просыпаюсь в сплошной тоске –

у жизни на волоске.

 

***

 

Алеет помидор, синеет слива,

и пахнет рыбой море

в час отлива.

Там обрастает инеем амбар,

там партитура оперы, там бар –

и крики мусульман: «Аллах Акбар!»

…Там брат сестру торопит в час заката

(а в комнате нет ни сестры, ни брата!)

Там преступленье, призрак, там обман…

Там площадь изуродовал туман.

Там трапеза,

где гордый лист лавровый

ложится в лебединый суп багровый…

…Там Бэрримор, там баронесса Штраль.

Чудак Арбенин.

Лермонтов. Мистраль.

 

13.

 

                Поэту-другу, Валерию Черешне

…………………..

Медленно постигаю твои стихи,

их принимаю почти внутривенно.

Пью эти сумерки… Жизнь сокровенна,

дни благодатны, и ночи тихи.

 

Ты ухитрился себя обмакнуть

в горечь и нежность,

в солонку мира.

Не сотворил из мира кумира,

но не сумел его обмануть.

…………

Ветер невинен, и звёзды строги.

Не избежать этим летом разлуки.

Падают наземь небесные звуки,

тайно ложась в основанье строки.

 

Жаль, что не спрашиваешь,

что же тут я

делаю…?

Тешусь дождливой погодой,

жадно живу на краю бытия,

ем хлеб изгнанья,

давясь свободой.

 

В ЕВРОПЕ ХОЛОДНО…

 

В Европе холодно, в Германии темно,

Власть… сами понимаете какая.

Не выпить ли немножечко токая,

не распахнуть ли в сумерки окно?

 

Но если нам всё это не дано,

то что же данное? Добротное сукно,

чтоб сшить себе шинель, подробно не вникая

в подробности?

Посильное участье принимая

в судьбе Акакия Акакьевича, зная,

что всё закончится печально. Но

это всё случилось так давно

(как, впрочем, и недавно). И понятно,

что это навсегда.

А поскольку

в Европе всё же холодно (зима и всё такое),

оставим метафизику в покое, –

не запахнуть ли шубу на изгое,

не отворить ли… Пушкину окно?

Пусть входит,

пусть сидит,

пусть пьёт вино

(на улице и хладно, и темно).

 

ВЕСНА 45-ГО

 

Просыпаюсь рано поутру:

за окном отец мой на ветру.

 

Ждёт, когда закончится метель.

Переждать бы эту канитель!

 

Поздно… Мутно небо. Ночь мутна.

Улица белее полотна.

 

Утро, ночь ли – не видать ни зги.

Камни прочно встали, как враги.

 

Чёрный забинтованный трамвай.

Дед роняет хлеба каравай.

 

Папа входит в сумрачный подъезд.

За спиной – война, Россия, Брест.

 

Долгая горячая страда,

битая незрячая страна.

 

Из развалин тянет тишиной,

тёплым ветром, гильзами, травой.

 

Позади – беда и лазарет.

Впереди – Синай и Назарет.

 

Танки, разогретые весной,

лето сорок пятого и зной.

 

Папа – рослый, сильный, молодой –

весело справляется с бедой.

 

И, не зная, что сказать весне,

мама улыбается во сне…