У цьому році одеському поетові Ігорю Івановичу Павлову виповнилося б 90 років. Павлов – один з найяскравіших одеських поетів нашого часу – був так званим поетом «андерграунду». Він ніколи не мав ніякого відношення до офіційної літературі, ніколи не був членом жодної Спілки Письменників. За життя поета стараннями його друга Геннадія Група у видавництві «Інга» вийшли дві тоненькі книжки віршів: «Избранное» та «Ещё избранное». Третя книжка «Акаций белое вино» вийшла у видавництві «Порти України» на 9-ий день після смерті поета 14 червня 2012 р. При цьому вірші його виходили в міжнародних журналах «Крещатик» (Німеччина), «Интерпоэзия», «Артикль», «Октябрь», «22», «Арион», «Меценат и мир» і в періодиці «Расслабленная речь» и «Новое русское слово» (США). Публікація 2000 року (до 70-річчя поета) на веб-сайті «Литературная палуба» сприяла участі і перемозі поета в інтернет-конкурсі «Сетевой Дюк» на кращий твір, присвячений Одесі в номінації «Поезія». Нижче нам хотілося б привести есе Ігоря Павлова як переможця інтернет-конкурсу «Сетевой Дюк».

Підсумки конкурсу були підведені 1 листопада 2000 року.

 

Хаджибей і Фонтан – джерела моєї поезії

 

Я – одесит. Народився в селі Усатове в Хаджибеївському парку 13 січня 1931 р. В ті часи парк був суцільно дубовий – до сих пір пам’ятаю дуб, який ледве-ледве могли обхопити вісім чоловік.

У 1938 р. наша сім’я переїхала на 15-ту станцію Великого Фонтану, де і застала мене друга світова війна. Під час окупації мати і бабуся (батько був на фронті) разом зі мною, зрозуміло, перебралися в місто, в квартиру діда. Після війни я займався в 118-ій школі, де російську мову і літературу викладав Борис Юхимович Друкер, описаний Жванецьким, на мій погляд, не дуже вдало. «Він нас гуманно мислити навчив», – сказав якось про Друкера мій однокласник. І це дійсно було так. Традиції великої російської літератури були вкладені в нас саме їм. З цієї школи вийшли Домрін, Жванецький, Михайлик, Ігор Шаферан, Анатолій Гланц…

Писати серйозно я почав десь з 30-ти. Тобто у 60-х.

Не так давно мене порівняли з Багрицьким. Важко сказати, наскільки я продовжую лінію Багрицького. Швидше за все, схожість полягає тільки в тому, що він більше писав про Одесу, ніж будь-хто інший, і те ж саме тепер роблю я. На цьому схожість, на мою думку, закінчується. Я як людина, яка прожила більшу частину свого дитинства в передмістях, люблю ці передмістя – Хаджибей і Фонтан – найбільше. Це – джерела моєї поезії. У місті особливо дорогий для моєї душі Центральний район, який я вважаю магічним. Один з найближчих для моєї душі поетів – Інокентій Анненський. Не знаю, наскільки мені це вдається, але намагаюся бути його продовжувачем. Спільно з архітектором і есеїстом Костянтином Брітановим, який чудово знає і любить як старе, так і нове місто (і не менш чудово пише про нього), сподіваюся написати книгу есе, віршів і оповідань про Одесу.

 

Тут ми також публікуємо добірку віршів І.І. Павлова різних років.

 

Ганна Божко

---

Кипят деревья над землёй,

Мотают дивными хвостами.

Сад, сад земной и неземной,

Сад неизведанный. Сад странный.

 

В тебе мелькаю я – как страх,

Как страсть. Как выкрик в тихих кронах

В твоих бушующих ветвях,

В твоих бунтующих бутонах.

 

Я – этот сад. Его стволы –

И в ноздри, в сердце бьющий запах –

Из-под коры, из-под травы,

Из-под коряг и пней внезапных –

 

Из мглы рождаюсь я, как страх,

Как страсть, как выкрик в этих кронах,

В моих бушующих ветвях,

В моих бунтующих бутонах.

 

***

Меркнет слива, сияет синица…

Звёздный дым поникает к весне.

Мне, как лёгкому лету, приснится

По ручьям убегающий снег.

 

Машет мальчик пустым пистолетом,

В олеандрах уснул селенит.

Попугай под морщинистым веком

Запотевшее солнце хранит.

 

Ходят куры, желтея ногами,

И ливанский песок – горячей

Там, где девочка пляшет нагая

В ореоле июньских ночей.

 

Это всё небывалостью бреда

Завещало мне детство – тот сад,

Где бывает сиренево лето,

Где лиловые шарики спят.

 

 

ПРОДАВЕЦ ПТИЦ

Продавец веселых птиц

Постарел, оброс щеками,

Стал покорен, стал пятнист,

Он торгует овощами.

 

Продавец заморских птиц,

Голосистых, многозвенных,

Стал насуплен, стал небрит,

Словно пьяница спросонок.

 

Он – любитель тишины,

Он завесил ею рощи.

Так – таинственней. И проще.

Очи утяжелены.

 

Продавец задорных птиц

Беззаботных, улетевших,

Плачет, плачет, безутешен,

Над кустами белых лиц.

 

 

***

 

Покой кивает олеандрам,

Вдыхает флору дальних стран…

И ты уснёшь. Тогда за кадром

Восстанет розовый фонтан.

 

Вот вырос, властен и безвластен,

Как тополь, – стройный, озорной, –

Смешенье грёз и сна и страсти, –

Пропахший утренней зарёй,

 

Моих сомнений порожденье,

Он – подтвержденье, он – ответ,

Что ты чиста до пробужденья,

Пока тебя в сем мире – нет…

 

 

***

Туман дышал – и полночь мокла,

И содрогались поезда,

В мои разбуженные окна

Ломилась бледная звезда.

 

Не отдыхающая жрица,

Молясь, впиваясь в холода

И не умея с ними сжиться,

Она не смолкнет никогда.

 

И вспять уйдут глухие ночи,

И вспять покатятся года…

В мои, как сон, сухие очи

Кричит далёкая звезда.

 

ОБЕЩАНИЕ

В декабре – в неизвестном году –

Я приду к тебе; снова приду.

Я приду к тебе, вкрадчив, – как врач,

Я приду к тебе, нежен, – как нож.

Прикачусь, как доверчивый мяч,

И замру, – успокоюсь у ног…

Я приду к тебе – истинный бард

С полумёртвой седой бородой.

Отрекусь от созвездий, от карт,

Буду счастлив забытой игрой.

Я – приду к тебе.

Ночью приду.

Ты почуешь меня. Как беду.

Вспомним город о двух головах,

Где душа подымается в рост,

Ибо в зданиях – множество плах,

А над ними – бесчисленность звёзд.

Перепутаем – май ли, февраль?

Перепутаем – ночь ли? Рассвет?

Я приду к тебе, – лёгкий, как враль,

Безнадёжный, как утренний свет.

Я приду к тебе… Слышишь? Приду.

 

ЧЕРНО-БЕЛОЕ

Из птиц – вороны вороваты,

В них слышится нам голос нетерпенья,

Их вороненые палаты –

Трескучие сухие перья.

А твой любимый камень – уголь,

И все прекрасно, что черно,

И к Северу навеки с Юга

Твое лицо обращено.

 

Такой ребенок, милый прежде,

Послушно шевелил устами

И из подвалов, самых прелых,

Влюблялся в звездные кристаллы.

Но нет уже былого плаксы,

Ночные умерли фиалки.

И галки, черные гадалки,

В тебе разбросаны, как кляксы.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК

Сединой увенчан,

Болью расковырен,

Плачет человечек,

Слёзки восковые.

 

Лицо в пальцы прячет,

Пальцы в слёзках тонут…

Человечек – начат,

Человечек – тронут.

 

Беды все – грошовы,

Да на сердце – камень…

Над его душою

Мучается пламя.

 

Ах, зачем ночами,

Жалок и увечен,

Головой качая,

Плачет человечек?

 

Двигает плечами,

Беден и всклокочен…

Человечек – начат…

Человечек – кончен.

Догорела свечка, –

Нету человечка…

 

ВЕЧЕРНЕЕ

Пусть эта ночь окажется милее,

Чем прочие. Стыдящаяся дня,

Душа, раскройся чище и смелее!

Не покидайте в сумерках меня,

Подобные ночным безмолвным феям,

Мохнатые монашки темноты!

Огонь свечи мельканием овеяв,

Усядетесь на спящие цветы,

На подоконник, на кашпо, на книги,

На абажур, на вытертый ковёр…

Вы трепетней, вы призрачней, чем блики

Нагих зеркал, туманящих узор

Ночного интерьера, где святые –

В молчании забвенном, где цветы…

О, бабочки вечерние – седые,

Мохнатые монашки темноты!

 

БОЛЬШОЙ ФОНТАН I

Луна спешит, как ящерица,

Ныряет в огород.

Покой вечерний тащится

Под юбками ворот.

 

О, горечь огородная,

О, сладость мягких снов,

Напрягшихся до одури

Капустных парусов!

 

Земля себя раскинула,

Вдыхает сквозняки.

Нас понимают примулы

И нежат табаки.

 

И спящие подсолнухи,

Как цирки, города,

Пустынями весомыми

Застыли навсегда.

 

А ночь в сараи вперилась, –

Вся в росчерках мелков,

А ночь, а ночь – на перепись

Матьол и мотыльков…

 

 

ОДЕССА

 

Ах, Одесса, гулкая раковина,

Ночью спящая,

Ты снимаешься с якоря,

И уходишь в открытое море.

В открытое море.

Ты плывешь, ты плывешь как остров,

Ты глотаешь соленую горечь!

 

На ночных твоих перекрестках

Тени сказочные толпятся

Тех таверн, портовых красоток,

И пиратов с зубами акульими,

Ты сегодня пропитана солью

И наполнена незатухающим гулом.

 

Ах, Одесса, Одесса, платаны, каштаны

Под твоими деревьями мы вырастали

Мы родились в тебе под напевы прибоя,

Ах Одесса, Одесса, гулкая раковина,

Овеянный дымкой романтики город

Я тебя различаю под стихающий гомон

Мы уходим с тобою в открытое море,

В открытое море.

 

***

Затерявшись в рыбачьей хибарке

На пустынном морском берегу,

В той низине, где краски неярки,

Я осенний покой берегу.

 

А ночами медлительный дождик

Осторожно царапает толь.

Это мрак мою душу тревожит

И морская безлунная голь.

 

И наутро – проснувшийся ветер

Монотонно и зло говорит,

Что на бледном холодном рассвете

Недовольное море горит.

 

Что туманятся астры, продрогнув,

Потихоньку в себя приходя,

Что ненастье кладёт на дорогу

Сиротливые капли дождя.

 

***

по ночам в сырых сиренях

дышит ломкая вода

по губам листков последних

пробегают холода

по ночам по веткам нитям

шепотки и ветерки

ночи веки оттяните

чтоб ложились медяки

чтоб совсем забыть богатство

тёплых лета лепестков

чтоб навек спуститься в братство

тьмы грибов и светляков

чтобы холодом насытив

чьи-то скользкие тела

ничего не знать о быте

позабыть про все дела

чтобы сумраком насытив

эти мутные тела

стать началом снов и нитей

что сплетёт слепая мгла

 

***

              Посвящается Кармен Риэре – русской Испанке

Ты мне скажешь в этот вечер,

Что изюм не так коричнев!

Что мой дом – не так беспечен,

Поцелуй – давно привычен.

Упрекнешь, что мало значишь

Для ленивца и бродяги,

Отвернешься – и заплачешь

В мои белые бумаги.

Ты мне скажешь, что сегодня

Нет того, что было прежде,

Что пора увять бесплодно,

Что пора уйти надежде.

Что ничто не очевидно

И ничто, увы, не ново,

Что грустить о прошлом – стыдно,

Сокрушаться бестолково.

Что же я тебе отвечу?

Обниму, прижму шутливо

И скажу чистосердечно:

– Ты права. И ты – красива.

Улетело наше лето,

Отшумели, отшутили, –

Не расстались. И об этом

Я скажу в высоком штиле:

Дорогая, ваши плечи

Пахнут утренним туманом.

Это значит: наши встречи

Пахнут снегом – и обманом,

Это значит – мы коснулись

Некой тайны… нежной тайны.

Это значит – ветры с улиц

Преднамеренно случайны.

Это значит – мы любили,

Это значит – мы летели,

Это значит – нас забыли

Снегопады и метели!

 

***

Лунны очи и печальны.

В окнах – млеет страх.

Рот твой – горестный, случайный

На моих губах.

 

В темноте не эльфы – Лели.

Но парит сова!

Обомлели, обмелели

Губы и слова.

 

Дом – засада; мрак – подослан…

Ночь велит: – Солги!

Липнут лестницы к подошвам,

К пальцам льнут звонки.

 

– До свиданья!

          И прохлада

Тает на губах.

Нет, не надо!

Нет! Не надо

Уходить – вот так…

 

Словно ветра дуновенье

Встрепенулась нить.

– Все уходим.

          Дай мгновенье

В вечности побыть.

 

***

Когда слепой засуетится

И слабодушный побежит,

И на глазах у очевидца

Извечный купол задрожит,

И миру явится Разруха,

И дух займётся от пустот,

Среди поверженных красот

Мне повстречается старуха.

– Куда ты едешь, постарев,

И кто тебя зовет Еленой?

И глухо отвечает зев:

– Туда, туда, на край Вселенной

Где свет разбуженного сна,

Где возрождается Весна.

Весна, что, в сумерки пылая,

Цвела и летом и зимой,

Из той поры, когда была я

Ещё Поэзией самой!

 

***

Поляны. Лето. Вальсы.

Аэродромы дрём…

И солнечные пальцы

На поясе твоём.

Оценивая пыльность

И сумеречность крыш,

Небесной сини вырез

Глядит из белых фижм.

Вот-вот ударит влага

Во все колокола.

Поймёт её, как благо,

Рассеянная мгла.

Пока ж безмолвны травы,

Аэродромы дрём,

И дальние дубравы

Готовят пыль и гром.

И ты идёшь по лугу,

Несёшь тело колен,

Ласкающую руку

Тебе отбросить лень.

Куда тебе глядится?

За облаком в пике

Единственная птица

Стекает вдалеке…

 

***

Всё хобби, милая… Всё хобби.

В миру, где каждый день – свиданье,

Где каждый утлый дом – надгробье,

А каждый сквер – исповедальня,

Истерика самосожженья

И беззаботность певчей птички –

Всё только хобби, продолженье

Давно родившейся привычки.

Да, эти войны, бомбы, пушки –

Угрозы, чудища, уродцы –

Всё хобби, милая! Игрушки!

А умереть – всерьёз придётся.

 

***

Пройдут и Офир, и Освенцим,

Забудутся Рим и Рени…

И старцы пройдут, и младенцы,

Когда постареют они…

 

Конец прoзираю – в начале

Едва проявившихся дней.

На свете так много печали,

Что можно не думать о ней…

 

Печаль – и в движеньях, и в позах,

В сплетениях душ и имён…

Печаль незаметна, как воздух,

Во всём пребывая, как он.

 

И, послана во искупленье

За бред, за дурные дела,

Как осени благословенье,

Прозрачная старость пришла…